Жизнь по вере

Для памяти

ДЛЯ ПАМЯТИ


Мы предлагаем воспоминания о недавнем прошлом простого верующего человека. Они ценны и достойны внимания читателя, на наш взгляд, уже тем, что автор их выросла с детства в верующей семье, где знала ценность церковной жизни, милосердия, странноприимства. Воспоминания просты и безыскусны, но в них живая жизнь недавнего прошлого.


В.М.: М.Ф., расскажите, пожалуйста, о себе. Откуда Вы родом? Кто у Вас родители?
М.С.: Я жила от Темникова три километра. Это сначала была Нижегородская область, а потом провели границу, и область стала считаться Мордовией.
БАБУШКА УМИРАЕТ
Моя бабушка была очень благочестивая, верующая. Видимо, поэтому и ее дочери были верующие. И дедушка тоже… Они были очень богобоязненные.
Моя бабушка знала, когда будет умирать, когда ее Господь заберет. Она говорит дочери: "Анастасия, позовите кто-нибудь Параскеву (мою маму, она была выдана замуж в Дивеево, за 12 км). Сегодня она срочно мне нужна. Сегодня меня, кажется, Господь уже заберет". Было странно слышать, что она умирает. Она до последнего ходила, нормально себя чувствовала. Но послали человека… Пока туда дошли, пока обратно, прошло время. Но мама моя застала бабушку живой, успела с ней проститься. А за это время бабушка показала дочери, как корову надо доить. "Пойдем, – говорит, – Анастасия, покажу, как корову надо доить, а то что будешь делать, когда останешься одна. Ты ведь даже представления не имеешь об этом. Я всегда сама доила. А тебе вон сколько лет". "Да ладно, мам, чего ты? Что я, не подою корову, что ли?" – отвечает мамина сестра. Но бабушка все равно показала. Потом говорит: "Топите баню". Растопили баню. Помылась она, пришла с бани, одела свои вещи, в которых собиралась умирать, и говорит: "Вымойте лавку". (А то в деревне как ведь было?! Грязновато было в те времена. Топили дровами, торфом…) "Вымойте почище, – говорит, – лавку. И постелите, как надо".
Она легла на лавку, уже одетая к смерти, сложила руки и спрашивает: "А Параскева-то пришла? "Вот-вот, – говорят, – подожди, мам, подожди. Сейчас-сейчас, вот она, – хотя ее еще не видят. – Подожди, мам, подожди, не умирай еще". "Ой, да когда же она придет? Когда придет?" А она (Параскева) через порог только ступила, как бабушка говорит: "Ой, Параскева, пришла. Ну вот, я собралась уже умирать". А мама сразу на колени: "Мама, прости меня за все. Может, я тебя обижала, может, чего-то не додавала". "Я тебя прощаю, и тебя, Настя, тоже. Ты хоть меня часто обижала, ну, ничего.
Остальные сестры потом уже пришли. Те не застали. У моей мамы было четыре сестры.
Отцова сестра тоже была верующая. У нас была горница. Вот она встанет в горнице и молится, молится. А отец, как ни зайдет, все занято. Он говорил: "И чего молится, и чего?"
МАМИНА ПОХЛЕБКА
В.М.: Вы говорили, что Ваша мама варила большой чан еды и кормила народ?
М.С.: Когда были голодные годы, мы собирали (тети Настины дети, еще пять человек было или восемь) мороженую картошку весной на поле, то, что после зимы оставалось. В марте месяце уже можно было собирать. В марте мы уже босиком ходили, искали эту картошку. Посушим, почистим, через жернова пропустим, и получается как мука. Отличная такая мука, вкусная. Но сейчас разве мы стали бы это кушать? И мама моя, и тетя Настя, бывало, не так вот чашечками, как сейчас, в кастрюльке, а мы в дубовой бочке, чтобы на целый день хватило печь эти блины. Весь день у нас печка топилась. Топится и топится. Кидают и кидают туда дрова или торф. Топим и топим, топим и топим. Блины пекутся и пекутся, только сковородки мелькают: одна, другая…
И идут, и идут все: не то что нищие, а все селяне уже знают, что мы по воскресеньям печем для всех. Это для всех делалось, ну, и нищие тоже приходили и даже оставались ночевать у нас дома. Полати у нас были. Вот на полатях и спали. Кто где находил место. Это мы сейчас такие избалованные, каждому отдельно надо постелить. А тогда и среди нищих ляжешь спать, ничего страшного. Ляжешь спать, вроде и хорошо, нормально. Тепло и хорошо. В деревне всех нищих знаешь. Придет нищий пешком откуда-то за тридцать километров и живет, неделю или сколько. А по праздникам вообще… Крещение, скажем, Пасха… В такие праздники они все время жили. Знали, что у нас блины были или пироги, молоко. (Сейчас называют в Москве ацидофилин. Это самое хорошее, да? А рядом с нашим молоком ацидофилин и сравнивать нечего.) Мама моя брала молоко и топила в печке несколько раз, как бы несколько потоков, и когда последний раз вынимала, оно было желтое, и вкус лучше, чем у современного ацидофилина получался. Его наливали в большую миску, ставили посередине стола, и с общей миски все черпали. (Не то, что сейчас: в кружках и бокалах каждому, чтобы не заразиться. А мы тогда не боялись заражения, ничего не боялись.) У нас все общее было. И жили вместе: и нищие, и соседи, и все.
ПАСХАЛЬНАЯ НОЧЬ
В.М.: Я помню, как несколько лет назад Вы рассказывали вкратце, что, будучи девочкой, вместе со своей мамой отмечали Пасху и видели что-то в окне… (в новой деревне, куда вы переехали…)
М.С.: Да, тогда я уже на ветеринара училась, и мне дали направление и назначили в совхоз в Тульскую область. Я туда приехала, получила квартиру. Посмотрела-посмотрела на эту квартиру и решила: "Нет, – думаю, – надо свой домик покупать". Почему-то я захотела, чтобы у меня был свой домик. Квартира – это квартира, а дом есть дом. И думаю: буду работать и маму свою сюда привезу. Брат мой в Москве жил. Что маме одной делать? В деревне, куда я приехала, люди жили не как в моей родной деревне, может быть, и были верующие, я не знаю, но не встретила. Там очень для души мне было тяжеловато жить. Ни поговорить ни с кем по душам, ничего… Пьют и больше ничего, и воруют… Но маму я привезла жить со мной…
Ну вот, а подходит Пасха. А там и не справляют Пасхи, ничего. Праздник – не праздник, все у них одинаково. Мы сидим с мамой. Мама говорит: "Ты уж не спи сегодня (с субботы на воскресенье, на Пасху). Ты что, забыла, что ли? Сегодня же не спят". Я говорю: "Здесь, в Тульской области, все спят. Это же не Дивеево. А какая разница, неудобно, что ли?" "Да нет, – говорит, – не положено сегодня. Сегодня Царские врата открыты". "Ну, ладно, не будем спать тогда. Только что делать? К соседям не пойдешь. Я и не общалась с соседями, как бы не было с ними у нас ничего общего. К тому же они все спят. Это только в Дивеево в эту ночь никто не спит. У всех двери открыты – входи! Ходи по соседям, как днем.
В.М.: Это то Дивеево, где монастырь?
М.С.: Да. Темниково от Дивеева – несколько километров. Вот я, значит, села у окошка: "И чего теперь будем делать?" Мама говорит: "На тебе икону Николая Чудотворца, и ты украшай". Ну, чтобы красивее было, чтобы на всю ночь хватило. Я резала какие-то цветочки, украшала, в общем, икону эту. И тишина. Никого нет. Все спят. И вдруг откуда-то шум. Такой шум! Вроде бы идет кто-то. Разговор какой-то. Непонятно. Говорят на непонятном языке: ни русский, ни татарский. Я слушала, слушала и говорю: "Мам, ты слышишь, что кто-то идет?" "Да слышу, давно слышу. Это, наверное, из клуба идет народ". Я возражаю: "Откуда из клуба идет народ на нашу сторону?!" А наш дом от края второй, и некому, просто некому ходить. Там и молодежи-то нет. Тогда мама говорит: "Не знаю. Сколь сейчас времени, интересно". Я говорю: "Часов двенадцать". А сама прислушиваюсь: "Что-то непонятное они говорят. Послушай, на непонятном языке". Народу вроде бы много-много, и идут как будто к нашему дому. А тогда у нас еще даже забора не было. И на улице грязно было. Я отодвинула занавеску с окна, и кто-то промелькнул. Я только увидела, что будто женщина в беленьком платочке подвязана. Я говорю: "Мама, мама, кто-то там есть". Но тут же наступила тишина. Я говорю: "Стоят они почему-то около нашего дома. Пойдем, выйдем, посмотрим". А она так спокойно отвечает: – Нет, нет, нет, сегодня нельзя выходить. Нельзя. Не выходи. Это так надо. Давай-давай, делай-делай". Спокойная она такая… И в это время петух пропел. Значит, время – двенадцать. А у нас то ли часов не было, я не знаю. Тогда было время, как говорится, в натуральном виде. Петух пропел, мы узнали, что двенадцать часов. Это сейчас переводят, то на час позже, то раньше. Утром мама моя встала, пошла проверять следы. Сколько народу было. Грязь ведь на улице. Должны быть следы. Вышла мать утром, ничего нет. Везде как было, так и есть. И вот, что было – не знаю.
В.М.: А Вашей бабушке не удалось причаститься перед смертью?
М.С.: Я не знаю… Тогда храмы-то были закрыты. Все уже. Помню только, ходили они пешком в Дивеево, а там старенький батюшка... Но я не знаю, причащалась или нет, не знаю. Я только помню, как меня водили в 9 лет, в подвал какой-то водили…
У моей подруги мать тоже была верующая. Она моей маме тихонечко шепнула: "Давай я твою М. заберу, мол, причаститься уже пора. И свою девочку, и твою". "Ну, ладно, – говорит, – бери". Вот пошли мы пешком. Подруга мамина настояла, чтобы мы добирались пешком: "Только, – говорит, – надо пешком!" Пешком хотя недалеко до Дивеева, но мне было тогда лет 9 или 10. Утром рано встали. Я думала, мы придем в храм, а пришли в какой-то дом. Обыкновенный дом, старенький. Повели куда-то в подпол. А люк в подпол находился под печкой, скрытно. Если кто зайдет, комиссар какой, вроде есть и нет подпола. Даже страшно стало мне. Думаю: "Куда это, интересно?" А там погреб и все, больше ничего. А когда спустилась в него по ступенькам, там лампадки, тишина и народу много. Уютненько, кругом иконы… шла Литургия.
Вот причастилась я там. Тишина такая душеуспокоительная. А потом мы назад двенадцать километров топали, хотя нам было-то всего ничего… но такие были довольные.
Я попросила, помню, в этот же день семечки на улице, когда на улице гуляли. А мне одна девочка говорит: "Тебе нельзя сегодня". Я говорю: "Почему?" "А ты же причащалась". А я не сознаюсь, чтобы никто не знал, а вдруг дойдет до комиссаров, скажут: "А где вы были? А куда вы ходили?" Спрашивали в те времена все-таки.
В.М.: А семечки Вы так и не ели?
М.С.: Нет. Раз нельзя, значит, нельзя.
КРЕЩЕНИЕ ДЕТЕЙ
В.М.: Вы как-то рассказывали, как крестили своего младшего сына. Не могли бы сейчас повторить?
М.С. Дело было перед школой уже. Я говорю: "Ты пойдешь в церковь?" "В цирк? В цирк пойду". Не выговаривал он еще тогда. Он почему-то согласен был сразу. Это мужа я долго уговаривала. Тогда ведь паспорт надо было. А его паспорт я без него не возьму. Потом кое-как уговорила. Говорю: "Ты только покажи паспорт и уйдешь. Не будешь стоять на службе. Только оформим, и все".
В Переделкино мы ездили. Еле-еле согласился, паспорт показал и ушел. Оформили. А там все время спрашивали, родители согласны или не согласны. Стали спрашивать отца, а его уже и нету, ушел. Говорю: "Согласен, согласен". Все вроде бы обошлось. Слава Богу! Крестили.
Бабки около дома спрашивают: "Где ты сегодня, Андрей, был?" "В церкви". А сам не выговаривает, они думают "в цирке". "Да, ты сегодня в цирке был?! Надо же…"
А мама моя все беспокоилась: как это так – пойдет ребенок в школу, и до сих пор не окрестили. А мы-то в воскресенье (когда крестили) обещали приехать к ней в Тулу и не приехали. У нас праздник был – крестины. А в следующее воскресенье приехали: "Прости, мам, что в воскресенье не смогли приехать: Андрея крестили". А она как заплачет от радости: "Да что же вы так долго думали?" Прямо встала на колени и плачет. Видимо, она долго молилась об этом.
В.М.: А старший сын?
М.С.: А старшего мы в два месяца покрестили на Воробьевых горах.
В.М.: Вот вы поехали в Тульскую область и сразу почувствовали, что народ дышит другим… Как соблюдалась вера в тех местах, где вы росли? Почему там было все пронизано благочестием?
М.С.: Да, разница очень заметная. Шаг ни шагни, все по-другому. Когда мы приехали в Тулу, то смотрим, наша соседка, уже пожилая, копает картошку в купальнике при детях, не стесняясь. Мы, конечно, были очень удивлены. Как это так?! Для моей мамы это очень странно было. Она такого никогда не видела. В Дивеево мы ходили с длинными рукавами, в длинных платьях. Одевались скромно. Если девушка выйдет замуж, до года вообще свекор не должен видеть ее в платье с короткими рукавами.
МОНАХИНИ В ДЕРЕВНЕ
Серафимо-Дивеевский монастырь был закрыт, но остались дивеевские сестры. Они разошлись, кто куда, по деревням. И в нашей деревне, где я родилась, много было матушек. Дивеево от нее было в 12 км. Мамина двоюродная сестра была монахиня. Мы ее поселили в баньку. Сделали все верующие ей из баньки келейку. И она там жила. С нами она не захотела, и у брата своего не стала, потому что, говорит: "Мне надо молиться. Мне надо спокойствие". Ну и уступили эту баню.
В.М.: Значит, действительно монастырь имел благотворное влияние на окружающие села, деревни, да?
М.С.: Да, да, да. И эта матушка, двоюродная мамина сестра, ходила часто к нам. А в то время ходили часто комиссары и ловили монахинь.
В.М.: Это какой год был?
М.С.: То ли 47-ой, то ли 49-ый… Вот эти годы. И вот к нам шла мамина двоюродная сестра. Ее эти комиссары остановили. Видят: длинная одежда черная… Стали допрашивать: "Куда идешь?" "К сестре своей". "А ты откуда?" "Из дома". "А ты выходила замуж?" "Нет". "А почему ты не выходила?" "А вы знаете, мужик меня не взял, а за бабу я не пошла". И пошла сама по себе, и все… Они так посмотрели вслед, чего ей сказать?!.. И отстали от нее.
А вторая в нашей деревне жила. Как-то шла… Тоже идут по деревне эти комиссары. А с ними дедушка мой. Он был прапорщиком. Он в деревне всех знал, поэтому они его взяли. С района приехали комиссары эти. Думают, что он всех знает и покажет, где монахини живут. Идут по деревне. И как на грех, идет монахиня тетя Саша. Они (комиссары) спрашивают деда: "Не эта?!" Это, мол, тоже монашка. А дедушка говорит: "Да нет. Ее не надо останавливать. Не монашка". Монахиня повернула в другую сторону и пошла. А они прямо пошли, не остановили. Не пришлось остановить, потому что дедушка мой как бы отвел их.
В.М.: А Вы в детстве бывали в Дивеевском монастыре?
М.С.: А он закрыт был.
В.М.: Ну, а к нему подходили?
М.С.: Ходить подходила. Но мне как-то ни к чему было. Купалась, помню, в речке Саровке.
НАКАЗАНИЕ
В.М.: А мама или бабушка вам что-то о вере рассказывали?
М.С.: О вере? Да, видимо, само по себе говорилось. Не то, чтобы специально рассказывали, как сейчас детям. Само по себе приходило это все. Помню, я что-то не так сделала, ругнулась я, сказала: "Мама, когда кушать мне подашь?" А она: "Сейчас-сейчас, – говорит, – подожди, сварится, и подам". И чего – я не помню, что-то такое нехорошее сказала. А она наказала: "Иди, – говорит, – в горницу сорок поклонов сделай". А гордость-то не позволяла. Как же так – сорок поклонов… "Не пойду, – я говорю. – Сорок поклонов. За что ты меня наказываешь? Не так сказала, что ли, я. Не пойду я, вот и все. Пойду лучше гулять".
И я пошла гулять вроде бы. Пошла гулять, а сама через окно, чтоб мама не видела, залезла в горницу и стала поклоны класть.
А мама, наверно, видела, когда я залезала, немножко дверь приоткрыла, посмотрела и ушла. Гордая была, а совесть все же мучила, мать сказала, значит, все же надо сделать.
В.М.: Вы как-то рассказывали, что, когда были девочкой, слышали рассказы старших о последних временах. Не припоминаете?
М.С.: К моей маме, когда ходили подруги, все ведь были верующие, у нас там и сейчас верующие, у нас там за Дивеевым говорили: "Ты, Параскева, еще ничего не знаешь. Будет печать".
А я говорю: Печа-ать?! Надо же, круглая печать. – Да, нет… Будут печати какие-то другие. Мы не знаем, но будут печати. Придет антихрист. Но ведь храмы-то откроют, только не надолго. Вот такой разговор я слышала от маминых подруг.
Мама рассказчицыВ.М.: Вы же маму перевезли в Москву?
М.С.: Да.
В.М.: Как ей здесь жилось?
М.С.: Как жилось? Скучновато. Куда деваться? Скучно ей было, потому что там благочестия больше было. Хоть далеко в храм, да съездит, с хорошими людьми верующими общается. А здесь только дома сидела и никуда не выходила.
В.М.: А почему она в наш храм не ходила?
М.С.: На наш храм она с балкона молилась.
В.М.: А не ходила почему?
М.С.: Потому что ноги болели. Старческое уже.
В.М.: А она причащалась перед смертью?
М.С.: Да. Хотела я нашего батюшку позвать, а батюшка наш в это время отсутствовал. Пришлось пригласить батюшку из "Спаса Нерукотворного".
А я так испугалась – мама говорит: – Надо мне причаститься, и как можно быстрей. Думаю, не получилось бы, как у моей бабушки. Думаю: "Раз сказала, нужно, как можно быстрей". И тут же в этот же день привезла. Андрей мой (младший сын) взял машину и привез батюшку домой.

ПОСТЫ И ПРАЗДНИКИ

У нас в Дивеево все праздники как-то отмечались. Вот под Рождество колядки были, пастухи ходили по домам. Вроде бы дело к весне, надо бы думать о том, как пасти стадо, пастухов надо выбирать, что ли. К чему это, не знаю я. Но все ждали, ждали. Ага, сегодня пастухи должны прийти.
А на Крещение мужики (и сейчас то же самое) берут лопаты, кто совковую, кто деревянную (сейчас поумнее стали, стали деревянные брать), и всех женщин выносили на улицу, на снег, закапывали и обливали водой.
В.М.: А зачем?
М.С.: Крещенье же…
В.М.: А они хоть одеты были, эти женщины?
М.С.: А кого как поймают. Женщины-то все время прячутся.
В.М.: А у Вас в селе соблюдались посты? Ваша мама соблюдала посты?
М.С.: Да, обязательно! Даже вместо хлеба мама почему то редьку кушала.
В.М.: А когда Вы выросли, у Вас появилась своя семья, Вы соблюдали посты?
М.С.: Да не очень-то, конечно. Нерадивая я была. А моя мама всю жизнь ругала меня. Недовольна была мной. Соблюдала я только Великий пост. Все соблюдали всегда. А остальные так, не очень. А Великий пост даже маленькие, три годика, уже соблюдали у нас…
В.М.: А когда жили с мамой, Вы все посты держали?
М.С.: Да волей-неволей будешь соблюдать, она же ничего не кушает.
В.М.: Четыре поста в году. Вот Успенский, он заканчивается праздником Успения. Вы помните, как он заканчивался у вас в семье?
М.С.: Мама знала, что пост, и все. Праздники наизусть знала. Какие переходящие, какие не переходящие, хотя и книг-то не было. Но мама говорила, что пора уже кушать, и все, и кончался пост.
В.М.: Значит, время гонений, оно отразилось?
М.С.: Конечно, конечно. Тогда ведь все тайно делалось, не очень-то разглашали, что пост, праздник. Чтобы меньше разговоров было. Не говори никому ничего. Смотри, чтоб до начальства не дошло. Пойдешь в колхоз, молчи. Ты же ребенок, не знаешь, может, из района люди приехали. Так вот меня воспитывали.
(Продолжение следует)