Публицистика

Заметки с натуры

Заметки с натуры

Русский философ Владимир Соловьев в своем труде «Оправдание добра» (1898 г.)  заметил, что нравственная жизнь человека стоит на трех чувствах – на чувствах стыда, жалости и благоговения. Первое чувство, стыд, есть основа нравственного отношения человека к самому себе, жалость – начало сострадания и любви к ближнему, благоговение – это отношение к Богу и к святыне. С той поры прошло немногим более ста лет, однако слова «стыд» и «жалость», не говоря уже о «благоговении», мало-помалу уходят из нашей речи. Наверно, и сами эти чувства уходят, и скоро о них можно будет узнать лишь из русской классики – если только ее кто-нибудь будет читать.
Есть пословица: «что на уме, то и на языке». Грустно становится: выходит, на уме ныне – рейтинги, ренты, инвесторы, спонсоры, шоу… и подобный мусор. Но еще грустнее оттого, что в молодежной среде уже сформирован некий образ «героя нашего времени» – определенный стереотип, стандарт поведения, внешности, речи, вкусов, реакций, привычек. Сюда включен и «рекомендуемый список» того, что следует смотреть и читать, а также – кому следовать и кого почитать. И классическая триада – стыд, жалость и благоговение – в этом стандарте оказывается перевернутой. Место стыда в нем занимает  раскованность («отсутствие комплексов»), переходящая в распущенность, место жалости – равнодушие («главное – сохранность нервной системы!»), граничащее с цинизмом, место благоговения – ирония и нигилизм. (Как часто этот нигилизм, то есть такое состояние души, когда для нее нет ничего святого, бывает маской, скрывающей растерянность, беспомощность и одиночество!)
  Стоит подойти к любому киоску Роспечати, как  обложки десятков и сотен журналов будут взывать в один голос: отбросьте стыд, изгоните его из вашей жизни! Человек, освободившийся от «комплексов» (которые, по мнению главного теоретика безстыдства Фрейда, навязаны человеку христианской моралью), будет прекрасен, здоров, счастлив, долголетен.  Как все те, кто изображен здесь! И стоит только немного подумать, совсем немного, чтобы понять, что здесь обман. Как практически в любой рекламе. Вот только думать как-то лень…Человек, если изгнать из него стыд, не будет ни прекрасен, ни здоров, ни счастлив – он просто перестанет быть человеком. Он будет живым доказательством теории Дарвина, причем «в обратную сторону», – в том смысле, что не человек от обезьяны, а обезьяна от человека. А о том, что утрата чувства стыда некогда стоила жизни городам и цивилизациям, сегодня мало кто вспоминает или вообще знает. О нравственных уроках истории школьные учебники молчат: гораздо проще объяснять события экономикой и политикой.
В перевернутом мире  насаждаемого стереотипа сам стыд воспринимается как нечто постыдное. Некий пережиток прошлого, мешающий быть счастливым и довольным собой. То же самое с жалостью, состраданием, смирением, кротостью. Смирение уж точно мешает быть собой довольным. В общем, как раз все то, о чем говорят заповеди блаженства, для героя нашего времени «постыдно». Хуже всего оказаться старомодным и не как все. Но именно жалость, смирение и кротость едва ли не всегда, по крайней мере в  нехристианских цивилизациях (а Европа в открытую называет себя ныне «постхристианской»), были презираемы, считались атрибутами слабых. А так хочется быть сильным… Кстати, на подобных идеях, высказанных Ницше (современником Соловьева – оба умерли в 1900 году), строилась нацистская идеология. Создать расу сверхчеловеков, а все прочие – рабы. Интересно, что и жалость, и стыд (как и благоговение), задолго до того как призывы отбросить их наполнили собою экраны, печать, эфир – так называемое «информационное пространство», – оказались мишенями для европейских, а более конкретно –  германо-австрийских философов. Целые системы,  полтора столетия баламутившие умы и породившие бесчисленное множество отражений в литературе, театре, кинематографе, строились на отрицании простых чувств, без которых человек перестает быть человеком: у Ницше – на отвержении жалости, у Фрейда – на отвержении стыда. Случайно ли, что и первая, и вторая мировые войны были развязаны Германией?
О жалости также приходится слышать, что она унижает. Кого? Стоящих с протянутой рукой? Или спешащих мимо? Думаю, унижает как раз отсутствие жалости. Безусловно унижает смотрение низкопробной видео- и кинопродукции, в которой жестокость и насилие являются нормой жизни. А сцены насилия – развлечением зрителей. Хлеба и зрелищ требовала, как известно, римская чернь. Вряд ли сравнение с чернью может возвысить чью-то самооценку. Привычка видеть насилие с экрана притупляет остроту реакции на насилие и жестокость в жизни. Увиденное в жизни будет еще одной эффектной сценой. Отсутствие жалости унижает не того, кто взывает о помощи, а того, кто так или иначе утверждается за счет чьей-то нищеты или немощи. Может быть, даже не подозревая об этом. А в сущности, за счет нищеты и немощи целого поколения – поколения  живущих на свою пенсию, часто одиноких. В нашей жизни негласно реализуется тот же принцип, которым некогда руководствовался нацистский режим: слабых, старых, немощных надо последовательно вычеркивать из жизни. Их много,  их больше, чем молодых или детей. Они и есть тот балласт, который мешает улететь на крыльях прогресса в безоблачную счастливую жизнь. Правда, немало и преуспевающих, состоявшихся, реализовавшихся. Но не окажется ли такое преуспеяние  в конечном итоге банкротством? Хочу быть столбовою дворянкой, царицей, владычицей морскою…  А в конце – разбитое корыто. Разбитое корыто – это образ души, о которой забыли. Которую сделали платой за жизненный успех и потом отбросили как ветошь. Но в конце все отнимется: и богатство, и власть, и дворянство, и царство. Все окажется ненужным, как не нужен  модный гардероб телу, оставленному душой. И останется только она – душа. И спросится только о ней – не о карьерном росте и не о нажитых капиталах, а только о ней. Увы, герой нашего времени часто весьма схож со старухой из пушкинской сказки.
«Если человек безстыдный, – читаем в «Оправдании добра», – представляет собою возвращение к скотскому состоянию, то человек безжалостный падает ниже животного уровня.»
Кажется, жалость – это первое, чему стоит учить детей в жизни. Она защитит от многого – и от гордой самонадеянности, и от окамененного нечувствия, от излишней зацикленности на себе и своих проблемах и от ее следствия – уныния. Она научит понимать и прощать. Не имеющий жалости не имеет любви. И потому не имеющий жалости сам более всего жалости достоин. Унижен – вопреки всякому видимому преуспеянию и благополучию – именно он. «…И если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я ничто».
Самое первое проявление жалости, с которым человек сталкивается, это материнская любовь-жалость. Это чувство дает ребенку некую духовную защиту, подобно тому как материнское молоко является физической защитой от болезней. Хорошо известно, что дети, лишенные в самом раннем детстве этого покрова любви-жалости, нередко сами вырастают безжалостными. И любовь-жалость не ограничивается ранним детством, она присутствует всегда,  и  тогда, когда ребенка наказывают, и даже именно в эти моменты особенно ребенок должен ее ощущать. И здесь мне хотелось бы поделиться воспоминанием из собственного детства. Когда ребенок ослушается или совершит что-то дурное, он бывает наказываем или по крайней мере порицаем. И это справедливо. За моими проступками следовало молчание, которое, видимо, и было порицанием. Разборы и выговоры тоже были, но почему-то запомнились не они. Вместе с этим молчанием, во время этого молчания моя мама старалась незаметно сделать для меня что-то простое и доброе. Это могла быть отутюженная блузка или будто невзначай оставленные на столе фрукты. Но это была та капля любви-жалости, которая на фоне совершенного проступка не могла остаться незамеченной. Но как раз она рождала чувства вины и раскаяния. Порицание не отменялось, но сквозь него светилась эта незаслуженная любовь. Само по себе наказание восстанавливает справедливость, ребенок свою вину как бы «отрабатывает» наказанием, словно снимает ее с себя. Иногда после наказания ребенок испытывает чувство обиды. Но остается ли у него чувство вины?
Третье чувство, делающее человека человеком, – это чувство благоговения. Стыд обращен вовнутрь, жалость обращена к ближнему, благоговение – к Тому, Кто выше тебя. И к тому в мире, что осенено Его присутствием. Благоговения не может быть в том, в ком нет жалости и стыда. Святыми отцами было не раз замечено, что все пороки связаны между собой, как связаны друг с другом и добродетели. Циничным, то есть «не имеющим ничего святого», называют безжалостного и безстыдного. Благоговение как бы «вытягивает» человека по вертикали, возвышает его. И отсюда видно, что и стыд, и жалость, внутренне связанные с этим чувством, не могут человека унизить, – они могут только возвысить, поднять.
Своеобразна этимология слова «цинизм». Слово «циник» произошло от греческого «кинос», что в переводе означает «собака». «Киниками» называли себя люди весьма странного образа жизни. Ныне таких называют бомжами, но те были «бомжами» по собственной воле. Например, Диоген жил в бочке. Подобный стиль жизни был демонстрацией убеждений – в частности, в том, что человеческие законы для «киников» не писаны. Никто и ничто для них не авторитет, поскольку, по их мнению, вес относительно. Нет, например, ни добра,  ни зла, –  есть только понятия «добро» и «зло», придуманные самими людьми. То, что люди договорятся считать добром, то добром и будет. И если некое племя считает добром каннибализм, никто не вправе оспорить такое понимание добра. Жили киники во времена афинской демократии. И эхо их убеждения в том, что все относительно, многократно усиливается в нынешнем мире.
История слова «цинизм» обнажает изнанку цинизма – безбожие, неверие. И не просто неверие, а желание поглумиться, посмеяться над святым. А это и есть отсутствие благоговения. Нарастание в мире безстыдства, безжалостности и цинизма, увы, вряд ли обратимо. Скорее, оно будет усиливаться. Об этом мы знаем из Евангелия и из Апостольских Посланий. И вопрос, как устоять под давлением этого стереотипа, который мы пытались описать, –  это вопрос выживания наших детей как православных христиан. Устоять, очевидно, возможно лишь стараясь всеми силами сохранить в себе иной образ – образ Божий.
Ныне популярная теория воспитания призывает родителей «не давить» на детей и «ничего им не навязывать». Отдать на воспитание «окружающей среде», и чем раньше, тем лучше. Правда, все это больше походит не на любовь, а на равнодушие. Давайте только попробуем, в качестве эксперимента, высадить в почву цветы, лишь только  оттает земля. Не будем их ни укрывать от заморозков, ни поливать. Доверим их окружающей среде, растут же сорняки без всякой нашей заботы, и вырастают весьма жизнеспособными.  И что станет с нашими цветами? Правда, о телесной стороне жизни своих чад мы заботимся, да еще как. Герой нашего времени часто обладает весьма изощренно возделываемой, культивируемой телесностью… А забота о душе наталкивается на множество препятствий, притом часто существующих в нас же самих. Например, оглядкой на кого-то, на чьи-то мнения, на популярные ныне теории. Современная тактика воспитания призывает родителей «не быть навязчивыми», намеренно не принимая в расчет навязчивости и агрессивности СМИ, рекламы, Интернета … и просто жизненного примера. Но родительская цензура – это не система запретов, а система защиты от этой агрессии. Внешние запреты имеют немного силы, а часто запретный плод становится вдруг еще и очень сладок. Здесь важно скорее сформировать некий иммунитет, который возделывается именно в церковной среде, именно полнотой церковной жизни. И опять же жизненным примером, но уже иным. И, конечно, помощью Господа, Пресвятой Богородицы и святых. Все святые, в том числе и жившие в миру, учились быть иными миру. И лучшей защитой от зла, творимого в мире, был Образ Христов, сохраняемый в них.
 Из акафиста Преп. Сергию: «Радуйся, мертв сотворивый язык противу глаголания скверных, клеветных и ложных; радуйся, мертвы устроивый ушеса противу слышания душевредных. Радуйся, мертвы содеявый руце проиву грабления и всяких зол творения… Радуйся, мертвый сотворивый нозе противу течения в путь грешников и на совет нечестивых».
Ольга Зоткина